Жизнь – она вообще такая… штука интересная, короче.
И прожить её надо с шиком-блеском, а не заедать себе век.
Вот, например, я стал Великим. Я красавец, умница, любимец женщин, я никого не боюсь, я мог бы перебить вас всех, если бы без вас мне не было так скучно… а знаете, почему? Потому что каждый мой день – как последний. Впрочем, любой день теперь может стать для меня последним. И я не жалею, чёрт возьми. Много уже повидал старина Гильберт Байльшмидт, столько, сколько тебе, Эдельштейн, за десять твоих сопливых жизней и не повидать.
Скажешь – мораль, светские приличия? Да чтоб тебя, друг, два раза через дышло. Ты когда-нибудь шатался пьяный по Кёнигсбергу, где-то в полночь? Вусмерть пьяный? Так, чтобы похабные песни орать и стрелять по фонарям? А это весело, кстати, особенно от фараонов бегать – да тебе не понять. Бабы непристойные? До того не опускался, не знаю, что там с бабами. Женщину уважить готов, шлюху – мне жаль своего драгоценного здоровья.
Слушай, Австрия, ты либо совсем наивный, либо одно из двух. Твой Франц-Иосиф много говорил, но он тебе главного не сказал: всё, что надо в жизни мужику – есть, спать, бухать и воевать. И встречаться с красивыми девушками. Не жениться на них, а встречаться! А духовность или как её там – если время остаётся. У меня его нет, мне ещё надо успеть собою налюбоваться всласть, в гробу-то от меня мало счастья будет…
И вообще, скажу я тебе ещё умное. Запад на это только ухмыляется, втирает, что надо бы мне остепениться, начать думать о вечном, глубже смотреть на мир - наверное, это твоя духовность и есть. Так вот – все ваши беды ещё и в том, что вы все слишком серьёзны. Улыбайтесь… нет, смейтесь, смейтесь надо всеми и назло всему. Только помнить надо – смеётся тот, кто смеётся как лошадь, а живёт тот, кто живёт как на лезвии бритвы.