Оккупация Норвегии. Какбе фик

[pinklink]

Ванильное "думаю о нем" тождественно "дрочу, предствляя, что со мной - он, а не (нужное вписать)". В противном случае, действие вместе с самим исполнителем превращается в УГ, а значит, теряет смысл.
Думаю я только о Третьем Рейхе, если говорить о каком-то обстракном "нём".

Кто хочет бетить?

Название: Оккупация Норвегии
Автор: Bella Italia
Фандом: Hetalia World Series и учебник по истории за 11 класс
Дисклеймер: Химаруйя и министерство образования Украины
Рейтинг: R
Пейринг: Пруссия (он же Третий Рейх)/Норвегия
Это началось 9.04.1940. К тому времени я успел стать сильней как солдат, но был всё тем же слишком юным и слишком холодным человеком. И слишком слабым, чтоб выстоять против такого государства, как Третий Рейх.
Конечно же, я не мог отдаться ему без боя, и сопротивлялся дольше всех этих малодушных трусов, заселивших Европу. Но, вопреки моим самоуверенным планам, Гилберт оказался сильнее. К унижению моей гордости, меня снова прижали к стене в моем же собственном доме.
Тогда мои предплечья сжимали холодные руки в перчатках, и сломали бы их, если бы я не развивался до этого и мои руки остались бы такими же хрупкими, как в детстве. К моей злости, в его глазах цвета темного вина отражалось торжество победы, а над ними, точно ее знамя, сверкал серебряный орел и свастика на тле черной фуражки. Ощущение собственного поражения и его триумфа заставляло меня внутренне полыхать от злобы, но я был слишком слаб, чтобы вырваться и покарать его за это. Но ярость сменили ирония и понимание, как только я взглянул на его улыбку. Эта самоуверенность в изгибе губ для меня была уже знакома, я много раз ее видел. Она означала: «Ты – моя колония, и я уверен, что тебе никак не вырваться». Но я помнил, что в конце концов стал независим. Потому придется повторить этот путь еще раз…
Глупые империи с манией величия вместо мозга!
Я горько рассмеялся ему в лицо. Было унизительно снова стать колонией, но я-то знал, что однажды вырвусь, а он даже мысли такой не допускал. И это выглядело жалко и нелепо.
- Тебя же оккупировали, кретин! Я тебя, а не ты меня. Сечешь? – прошипел он тогда в ответ.
- Это не делает меня немецкой собачонкой, - я улыбнулся безо всякой радости. Не было никакого удовольствия в разъяснениях этому глупцу очевидных вещей. Тем более, что никакой надобности в этом не было, как потом оказалось.
Его глаза, белые волосы, фуражка стали смазанными пятнами в моих глазах, и я вообще перестал видеть что-то, кроме лица бывшего Пруссии. Нос Гилберта утонул в моей щеке. Острая боль… И что-то липкое и горячее потекло по коже вниз. Я облизнулся и ощутил сладковатую кровь. Теперь я в два раза сильней злился на Байльшмидта.
- Ты слишком много думаешь, Нор. А надо просто понять, кто теперь твой босс, - произнес он с нажимом. От этого давления у меня заболела голова. Даже датчанин такого себе не позволял.
Но дальнейшее было еще больней и унизительней. Я тихо охнул от удара и обнаружил себя на столе. От боли не было возможности вскрикнуть, но я смог прекрасно осознать свою ничтожность относительно Третьего Рейха.
Растерянный и скованный от удара, я продолжал лежать на столе без движения и лишь тяжело дышал. А Гилберт возвышался надо мной, сильный и самоуверенный, сверкая формой СС и энергией в глазах. Он имел наглость считать меня своей собственностью.
- Ты – не худшая часть Империи, Нор, - в его словах тянулась мерзкая самоуверенность, как прилипшая к подошве жвачка. Однако, Гилберт словно наслаждался вкусом этого апломба: с последним словом он облизнулся.
- Фюрер будет доволен Великим Мной.
Я оказался в холодных объятиях ярости. Рывком я сел на столе, но не смог ничего делать дальше. Удар в ключицу опрокинул меня вниз. Болью я был обездвижен.
- Ты всё равно уже мой. И лучше не дергайся: целее будешь, - с ледяной интонацией посоветовал мне Байльшмидт.
- А я докажу тебе, что нет! – прошипел я. И тут же меня столкнули на пол, в подтверждение предыдущей реплики. Стукнувшись о каменные плиты, я не издал ни звука, мельком удивившись, что не потерял сознание. Где-то неподалёку застучал дождь. Я услышал запах свежести, который не покидал меня всю ту ночь. Поскольку я почти что потерял сознание, то не мог чувствовать в полной мере все, что произошло дальше. И хорошо. Потому, что происходило вот что…
Белый потолок в моих глазах заместил Байльшмидт. Презрительные и веселые алые глаза, блеск орла и свастики на тле черной формы СС – в этом весь он.
Третий Рейх облекал меня в мир огня и мерзкого холода, разрывая на синие лоскуты норвежскую форму. Я встречал удары и поцелуи – одинаково грубые, чтоб различать, но его губы были будто огонь, тогда как перчатки – сравнимы со льдом.
Однажды показалось, что я умираю: он не совмещался с жизнью моей вечной прохлады. Мы не могли существовать вместе, это казалось безумием. Я был настоящим, а он – не страной, а сгустком жара, скрывающимся за холодной формой. Не даром он вскоре исчез – извержение вулкана не может жить долго. Оно потрясает навсегда, но быстро умирает.
Но тогда поражение было моим. Я, обожженный пламенем и льдом, израненный, с трудом дышал, но ни разу не вскрикнул, когда мне доказывали раз за разом, что я теперь собственность Рейха. И тогда это было правдой. Он ввел в меня свои войска, заставив задыхаться, как рыба, выброшенная на берег, и беззвучно плакать; сам же бился в экстазе своего триумфа. Я не хотел прибавлять ему удовольствия жалобными криками, а он видел меня под своим господством и тем наслаждался. Я разрывался изнутри, а он всё напирал в сладострастии своей власти. И ни один стон не вырвался из меня за время гнусной оккупации, хотя раны кровоточили, а глаза бесконечно рыдали. Третий Рейх смеялся мне в лицо и слизывал слезы, а кровь на брюках была для него посмертным трофеем. Боль жила во всем моем теле. Глаза прикрывались от ее тепла, и оно накатывало с каждым движением Гилберта. Он изобрел коктейль из войны с любовью. Научил меня экстазу в мучении.
Третий Рейх. Такой странный, как он, был обречен на смерть.